Быстро поднялись луговые травы, хлебами оделись посевы, непроницаемой зеленой чащей окутались деревья и кустарники еще недавно прозрачного и сквозившего на небе леса. За завесой этой зелени многое скрылось от глаз наблюдателя.
И тут и там среди зарослей слышатся по вечерам таинственные шорохи, шумы, какие-то попискивания, но редко, очень редко удается видеть тех, кто их производит. Вы знаете, что где то здесь бродит по ночам наш приятель барсук, вы даже стерегли его у норы и до позднего вечера страдали от комаров. В лесу под пологом ветвей стемнело рано, вы слышали как выбрался барсук-невидимка, как он похрюкивал и обнюхивал свежий воздух оврага и затем побрел, шурша листьями своей излюбленной тропы.
Где то здесь в ветвях скитается парочка белок и на склоне оврага таится заяц-беляк, когда-то оставивший нам клочок зимней шерсти. Только следы, да, только следы скажут нам, где они и что они делают. Вчера на поляне мы собирали землянику и не подозревали, что у пня, в глубине скрывалось гнездо земляных ос.
Ночью барсук разыскал его, выкопал, часть ос передавил, часть съел, разорвал бумажные соты и извлек из них белые жирные личинки.
Белка объела мякоть со шляпки подосиновика, и еще неподсохшие края борозд, оставленных резцами, свидетельствуют о том что она была здесь утром. Немного дальше под гнездом большого пестрого дятла мы нашли скорлупки белых, так заботливо оберегаемых яиц. Никто кроме белки не сумеет разгрызть скорлупу на две такие ровные половинки и так ловко выпить содержимое яйца.
Мелкие следы по грязи дороги принадлежат несомненно зайчатам, вероятно, выводку нашего беляка. По величине отпечатков мы можем приблизительно судить о возрасте молодых зверьков. Скорлупа яйца вальдшнепа с подсыхающей кровяной пленкой внутри — ясное указание на то, что вывелись пушистые вальдшнепята и кончилось насиживание, сопряженное для самки со столькими опасностями. Чтобы скрыть местонахождение выводка, она унесла подальше скорлупку и бросила ее здесь на дороге. А выводок должен быть шагах в семидесяти отсюда, на дне сырого оврага, где на грязи У ручья нам не раз попадались следы старого вальдшнепа.
По ямкам на старом муравейнике, избранном для песочного купанья тетеревиным выводком, можно определить в нем число молодых; крылышко славки, оставленное на колючках, где хозяйничает сорокопут-жулан, скажет нам, что даже летом, когда жуков и стрекоз так много, разбойник не прочь полакомиться птичкой. Да разве возможно перечислить все эти мелкие и, как будто, незначительные указания! Они рассеяны повсюду и, кажется, только и ждут своего читателя, который, как по лесной газете, узнает из них о событиях последних дней, о новорожденных и умерших, о семейных радостях и семейных трагедиях.
Иловатые берега болот, озер, ручьев, а в особенности пески и песчаные острова больших рек изобилуют следами. От ранней весны до поздней осени оставляют здесь свои записи все приходившие купаться, напиться, кормиться или просто посидеть на берегу и под прохладным ветром отдохнуть от назойливых нападений комаров.
Даже такие лесные гиганты, как лоси, олени и медведи целые часы проводят в грязи болот, спасаясь здесь от оводов. Я уже не говорю о кабанах, грязевыми ваннами которых усеяны берега всех камышистых водоемов, населенных этими зверями.
Там, где над сонной водой порхают лиловые лютки-красавки, где ил жидок и воздух сладко пахнет подсыхающими водорослями, там, сплетая причудливые узоры следов, бродят бок-о-бок водяная крыса и кулик-черныш, малая выпь и белая трясогузка, болотная курочка и ночная цапля. Тут же на вязком илу, прикрытый от вражеских глаз пучками склоненной осоки, наделал дырочек клюв бекаса и отпечатались его тонкие пальцы.
На кочках и корнях ивняка мы найдем груды обрезков стеблей стрелолиста, сусака, корневищ камыша. Это “обеденные столики” водяной крысы. Сюда приплывает она с противоположного берега, держа листья в зубах, здесь поедает их, укрытая камышами. Тут же рядом, на утоптанном участке берега, лежит множество утиных перьев —следы крякового селезня, линяющего из весеннего наряда в более скромный—летний.
Здесь норка вытащила на берег туку, прополз уж, выбралась на солнце черепаха, а там по грязному, обсохшему ручью, утка увела пешком свой пушистый выводок из обмелевшего болота в более глубокое и заросшее.
Обширные пески таких рек, как Волга, Кама, Ока, Двина и др., изрисовывают своими следами гнездящиеся здесь речные зуйки, большие и малые крачки, кулики — сороки и перевозчики. Снующий по всем направлениям зуек набегивает больше всех их. Всюду тянутся его тропинки прямые, извилистые, запутанные. Местами следы лапок как то особенно «семенят» — куличок токовал (да, токовал, не одним же тетеревам забавляться!). У лежащих щеп и камней он накапывает несчетное число ямок и, в зависимости от положения солнца, прячется в тени то одной из них, то другой. Где-нибудь среди сети следов помещается и гнездо его, тоже простая ямка в песке с четырьмя песчаной окраски яйцами. Кулики-сороки держатся ближе к воде, на сыром песке. Они часто уплывают на мелководье и, окунаясь, достают со дна раковины беззубок. Надо видеть, как хлопочут кулики на берегу, прежде чем раскроют ракушку и достанут моллюска. Вороны, те поступают гораздо проще. Они спокойно забродят в воду по брюхо, разыскивают раковину (безразлично какую, беззубку ли, или гораздо более прочную перловицу) и летят с ней к камням или бревнам, лежащим на песке. Здесь они бросают ее на камни с большой высоты или бьют ею по дереву. И в том и в другом случае раковина раскалывается, а содержимое поедается через образовавшуюся брешь. Множество раковин лежит у таких «вороньих кузниц».
Однажды, мне пришлось понаблюдать за грачем, который, имея сноровки, хотел полакомиться перловицей. Он зажимал ракушку в обеих лапах и начинал, что было сил, долбить ее клювом. С каждым ожесточенным ударом ракушка лишь глубже и глубже вдвигалась в песок. Грач вытаскивал ее, перебегал на новое место, на ровный, нетронутый песок и потеха начиналась сызнова.
Я успел выкупаться, отдохнуть и одеться, а успехи грача не подвинулись ни на шаг. Тогда я спугнул его и забрал перловицу (у нее лишь слегка были обиты края). Так, невредимой, она и хранится в моей коллекции рядом с ракушками артистически разбитыми вороной и вскрытыми щипцами — красным клювом кулика-сороки.
Среди множества мелких следов, которые начинают появляться на берегах больших рек с половины лета, — момент начала перекочевок, нередко встречаются тонкопалые большие следы ранее нам знакомой цапли и отпечатки коротких, толстых пальцев аиста. К концу лета здесь же проводят полуденные и ночные часы журавли. Следы их огромных лап присоединяются к мелким узорам разной прибрежной мелюзги.
Следы крачек, чаек, уток и гусей очень сходны между собой. Здесь, при определении, нужно принимать во внимание главным образом величину отпечатков и длину шагов (чайки шагают крупнее, чем утки и не так косо ставят ноги). Валяющиеся на местах отдыха перья помогают проверить определение.
После большого дождя, дороги в полях дают множество следов и нужно всегда пользоваться этими возможностями проверить списки обитателей посевов. Хомяки, тушканчики, зайцы-русаки, мыши, лисицы нередко оставляют указания на свое присутствие. Тут всегда встречаются следы лягушек и жаб, как известно, особенно оживленных во время и после дождя. Следы их на первый взгляд очень легко спутать со следами небольших зверьков.
Пухлая пыль степных дорог делает удивительные записи. Днем, в летнее время, степь мертва. От жгучего солнца все попряталось в норки: суслики, мыши, жабы, жуки, даже дневные бабочки. Птицы с широко раскрытыми клювами, тяжело дыша, забились в сено, крылись в тени стогов или тоже залезли в норы.
Зато в сумерки жизнь кипит. Нужно видеть, кто только не набегает на пыльной дороге Тут и тушканчики, всю ночь разгребавшие пыль в поисках потерянных зерен (сидя зверьки опираются на хвост, который тоже дает отпечаток). Тут и следы жаворонков, зайцев, перепелов, жаб, сусликов, дроф, степных хорьков и полевок. Здесь же болотная сова долго сидела, переминалась с ноги на ногу, стерегла хомячков и полевок. Там копры прокатили большой навозный шар в только-что приготовленную ямку. Но дунул четкий ветер на восходе солнца, проскрипела арба на быках и мигом исчезли иероглифы. Наступит ночь, рассвет и они снова запестреют на серых легких колеях.
Днем пересекают их только следы шустрых ящериц, для которых зной — приволье, да гладкая лента, оставленная скользящим телом степной гадюки. Ящерицы и змеи интересны для следопыта и тем, что линяя оставляют после себя свою шкурку. Ящерицы обычно сбрасывают ее кусками, а змеи полностью от губ до кончика хвоста. Пользуясь тем, что на этих выползках прекрасно сохраняется расположение щитков, можно, имея руководство, определять виды змей, которым они принадлежали.
Линька птиц также дает следопыту любопытный и полезный материал. Потерянные во время линьки перья в большинстве случаев бывают сильно изношены по своему внешнему краю. Перья недоразвившиеся не могут выпасть сами по себе и нахождение, их — указание на то, что птица пострадала от какого-то хищника. Как те, так и другие прежде всего указывают на несомненное нахождение в нашей местности определенной птицы, а если перья изношенные, то и на момент линьки.